О жизненном кредо

- Вы хотите, чтобы я сказал вам о своем жизненном кредо. Но я не знаю, что вы понимаете под жизнью и что вы понимаете под кредо. Как же в таком случае я могу ответить на ваш вопрос?

- Но вопрос о том, как лично я отношусь к этому предмету, сейчас ведь вовсе не ставится. Ставится вопрос о нашем собственном отношении.

- Но в таком случае вам придется запастись терпением. Я привык на каждый вопрос отвечать просто и всем понятно, кратко, системно и с позиций борьбы против общих и некритичных фраз, против обывательщины и бытовой пошлости. А чтобы этого достигнуть, необходимо провести достаточно длинное и во многом пока абстрактное размышление. И только после этого на ваш вопрос я могу ответить одной и простейшей фразой.

- Пожалуйста, я вас слушаю.

Идея, материя и вещь

- Мне кажется, прежде всего, что такие вопросы, как вопрос о жизни и кредо являются вопросами глубоко идейными. И чтобы соблюсти идейность, надо знать, что такое идея. А чтобы знать, что такое идея, надо знать, что такое материя. Итак, я начинаю с вопроса о том, что такое идея и что такое материя.

- Конечно, это так.

- Если вы хотите знать, что такое идея, то самое главное в идее вещи - это то, что данная вещь отличается от всякой другой. Идея вещи есть ответ на вопрос, что такое данная вещь. Если вы не пугаетесь словесных новообразований, то я бы попросту сказал, что идея вещи есть чтойность вещи.

- Но ваша чтойность вещи - это же и есть сама вещь.

- Не совсем. Воздухом мы дышим, но идеей воздуха нельзя дышать. Воздух может быть теплый или холодный, но идея воздуха не теплая и не холодная. Воздух может быть приятным для обоняния или дурным, но идею воздуха нельзя воспринимать носом, и она не благовонная и не зловонная. Другими словами, идея вещи, взятая сама по себе, совершенно не вещественна.

- Но не значит ли это, что вы слишком отрываете идею вещи от ее материи?

- Вовсе нет. Противопоставлять - еще не значит отрывать. Спинка стула и сидение стула противопоставляются тоже одно другому, но в самом стуле они неразрывны.

- Ага, если вы заговорили о стуле в целом, значит, вы уже имеете в виду не только идею стула, но и его материю, то есть тот материал, из которого он сделан.

- Но, скажу я вам, материя стула тоже еще не есть сам стул.

- Ну, вот этого я уже совсем не понимаю. Как же это материя стула не есть сам стул?

- А вот как. Ножка стула есть сам стул? Не есть. Она может валяться где-нибудь в сарае в виде какой-нибудь палки, не имеющей никакого отношения к стулу и могущей быть употребленной для чего угодно другого, например, хотя бы для стола. А сиденье стула есть сам стул? Тоже не есть. Но если стула нет ни в одной из его частей, то как же я могу говорить, что материя стула и есть сам стул? Нет. Если я сажусь на стул, то я сажусь не на идею стула, но и не на материю стула, а на самый стул. Значит, стул, взятый сам по себе, не есть ни идея стула, ни материя стула.

- Это понятно.

- Но тогда не пугайтесь и такого выражения, которого все пугаются, кто исходит из обывательского потребления слов. Ведь вы же сами сейчас согласились, что самый стул, то есть стул, взятый сам по себе, содержит в себе и свою идею, и свою материю. Но не значит ли это, что вещь есть тождество ее идеи и ее материи? И мало того, если вы реально пользуетесь стулом, передвигаете его, красите его, ремонтируете его и, наконец, просто пользуетесь им для сидения, то согласитесь, что вещь есть не просто тождество идеи и материи, но есть носитель этого тождества. И разрешите мне воспользоваться одним страшным для обывательщины термином, но который тут совершенно необходим. Именно, вещь есть не просто тождество идеи и материи, но есть субстанционально данное тождество идеи и материи. Под субстанцией понимайте в данном случае носителя идеи и материи. В другие значения этого слова у нас сейчас нет никакой необходимости входить. Правда, обыватель склонен думать, что именно материя вещи есть носитель ее идеи. Но тогда под материей нужно будет понимать уже не просто материал, как понимаю я; и тогда получится, что я сажусь не на самый стул, а на материю стула, то есть на бесформенное дерево, из которого сделан стул. Но такое понимание материи может и должно фигурировать в других контекстах рассуждения. В моем же контексте рассуждения я сажусь вовсе не просто на дерево (деревянных вещей сколько угодно и кроме стула), но на определенным образом оформленный деревянный материал. А тогда стул, взятый сам по себе, окажется не просто деревянным, но определенным носителем деревянного материала. И тогда будет яснее и проще понимать под материей не просто саму вещь, взятую в целом (потому что это целое уже предполагает кроме материи также и идею этой материи или ее оформление), но ясней и проще будет под материей вещи понимать только этот материал, из которого она сделана. Я согласен и на то, чтобы под материей вещи понимать субстанцию вещи. Но тогда мне придется вместо слова "материя" употребить слово "материал". Пожалуйста, можно и так. Другими словами, понимать ли материю как оформленного носителя идеи или как только бесформенный материал (а оформленный материал называть материей), это вопрос только терминологический. Мне важна только основная и исконная тройка: идея (смысл), назначение или, как я говорю, чтойность; бесформенный материал, который оформляется при помощи идеи; и полученный результат оформления, который я называю носителем оформления, или субстанцией оформления. Что же касается терминологии, то она может быть разной в зависимости от цели рассуждения.

Вы должны по-честному согласиться, что все эти термины вы понимаете очень просто и легко, что тут пока даже нет никакой философии, а есть только здравый смысл. Или вы опровергнете то, что я сказал, или вы должны согласиться, что все это только есть требования здравого смысла. Но самое важное здесь то, что надо избавиться от обывательского испуга перед непонятными словами. Слова, которые я произнес, совершенно понятны. И вам нечего против этого возразить. Так ли это?

- Да, я должна согласиться, что тут все абсолютно понятно. Я теперь понимаю, какое отношение между идеей вещи, материей вещи и самой вещью. Но какое же это имеет отношение к жизни? Ведь мы же с вами поставили проблему жизни. Не так ли?

- Да, так. Но я должен сказать, что и здесь вы пока еще очень спешите. Нужно и тут минуту терпения.

- Я согласна. Продолжайте.

Вещь, становление и жизнь

- Я думаю, что и здесь не обойтись без использования общих и предельных понятий. Ведь вы же должны согласиться, что всякая жизнь обязательно есть становление.

- Я не знаю, что такое становление.

- А что такое движение, вы понимаете? Если вы не понимаете, что такое движение, это значит, что вы психически больной человек. Значит, все нормальные люди понимают, что такое движение и что такое покой. Но если вы это понимаете, то я попрошу вас на одну минуту отвлечься от того, что именно движется и как именно оно движется. Отвлекитесь также от причины движения и от цели движения. После этого у вас останется только одно простое и голое протекание неизвестно чего, неизвестно откуда, неизвестно куда и неизвестно для чего. Останется только сплошное изменение и непрерывное протекание, потому что прерывность уже указывала бы на какую-нибудь неподвижную точку или на ряд точек, различных между собою хотя бы по своему месторасположению. Но раз мы условились отвлекаться в движении от всякого "что", то из этого движения останется только непрерывно-сплошное протекание. Каждая точка такого протекания в тот самый момент, когда она появляется, в этот же самый момент она также и исчезает. Возьмите пространство. Если его брать как таковое, без тех фигур, которые в нем находятся, то оно как раз и окажется этим сплошным и непрерывным протеканием, в котором нельзя найти нигде ни начала, ни середины, ни конца. Вот это я и называю становлением. Становление есть непрерывный процесс изменения, когда нельзя установить ни одной определенной точки, которая бы нарушала сплошную непрерывность пространства.

- Значит, жизнь есть становление?

- Да, именно так. И в этом трагизм жизни. Если жизнь есть сплошное становление, то должно оставаться совершенно неизвестным, откуда она началась, что она собой представляет в настоящий момент и каково ее будущее, то есть, каково то, к чему она стремиться. Чистый жизненный процесс поэтому есть полная бессмыслица. Но все дело в том, что в таком чистом виде жизнь, конечно, не существует. Я могу не знать, чем я сейчас являюсь. Но объективно я все же чем-то являюсь. Я могу не знать, какие причины привели меня к сегодняшнему состоянию и могу не знать той цели, которая передо мной стоит, и того будущего, которое целесообразно появится из моего настоящего. Однако, все это есть только недостаток и ничтожество моего самопознания. А объективно я чем-то был в самом определенном смысле слова, я чем-то являюсь сейчас и я чем-то буду завтра. Трагизм жизни заключается в том, что люди не знают, откуда они, что они такое сейчас и что будет завтра. Но знают ли они это или ничего не знают, объективно происходит все же нечто определенное, происходило раньше и даст тоже объективно определенный результат в будущем.

- Но, по-вашему, жизнь это какой-то сплошной ужас? Неужели никак нельзя выбраться из этого ужаса?

- Но ведь я вам только и говорил о сплошной текучести жизни. В таком неведении, когда неизвестно никаких причин и никаких целей, конечно, все неожиданно, все случайно, все неизвестно и потому, конечно, все трагично. Но ведь всякая жизнь не есть просто само становление и больше ничего. Она всегда есть становление чего-то. А раз мы знаем, что именно становится, то мы начинаем понимать и то, откуда это становится, а также и то, куда и в каких целях это становится. Конечно, сплошная текучесть жизни настолько сильна, что избавиться целиком от этой сплошной и непрерывной, то есть чисто сумбурной текучести нет никакой возможности. Но в значительной мере знания в этой области все же существуют. И мы, несмотря на всю внеразумную текучесть и непрерывность жизни, все же знаем очень многое, а иной раз даже весьма глубоко понимаем как причины нашего становления, так и его цели. Можем ли мы эти цели ставить и тем самым направлять текучесть жизни в нужную нам сторону, добиваться поставленных целей, переделывать самую текучесть жизни и даже пользоваться разумно достигнутыми целями? Но если это так, то согласитесь, что это все-таки весьма существенное дополнение к понятию жизни как слепой текучести.

- Но тогда вы должны назвать и ту общую категорию, которая противостоит слепой текучести жизни и которая настолько может переделывать жизнь, чтобы она, несмотря на свое слепое становление, все же достигала разумных целей.

Жизнь личности, общество и история

- А вот теперь мы как раз и подошли к вопросу о том, что такое жизнь. Если жизнь не есть только становление жизни, но и сама жизнь, то что же такое сама-то жизнь? Здесь мы не будем с вами говорить сразу обо всех типах жизни, а скажем только о том, что такое именно человеческая жизнь. Ведь если мы заговорили о жизненном кредо, то, очевидно, вы имеете в виду именно человеческую жизнь. А так как слово "человек" имеет множество разных значений, то я в этих случаях предпочитаю говорить не о человеке, но о личности. Если мы не условимся о том, как понимать личность, то весь наш разговор о жизненном кредо будет напрасен. Поэтому разрешите мне говорить пока только о жизни личности. Значит, что такое личность? Личность есть такая единственность и неповторимость, которая является не только носителем сознания, мышления, чувствования и т.д., но и является вообще субъектом, который сам же себя соотносит с собою и сам же себя соотносит со всем окружающим. При этом в данном случае выступает, конечно, не только субъект. Спрашивается: существует ли реально такой субъект или в нем есть только его внутренняя жизнь и ничего внешнего в нем не существует? Конечно, субъект существует реально, то есть является в то же самое время и объектом, или, как в просторечии можно было бы сказать, является также и телом. Личность есть тождество субъекта и объекта. И если раньше мы говорили, что тождество вещи и ее материи есть сама вещь как носитель своей идеи и своей материи, то и сейчас скажем, что личность есть носитель субъекта и объекта, то есть то, в чем субъект и объект отождествляются. Но всякую вещь мы можем воспринимать на каком-нибудь фоне, от которого она отличается своими строго определенными границами. Значит, и личность существует только тогда, когда есть другие личности, от которых она чем-то отличается и с которыми она связана определенными отношениями. А иначе и сама личность окажется для нас непознаваемой. Но соотношение личностей есть общество и притом не как простая их совокупность, но опять-таки как специфический носитель всех личных соотношений. А общество не существует без истории, которая, таким образом, и есть не что иное, как становление разных носителей общественно-личных отношений. Значит, жизнь личности есть становление такой связи внутреннего и внешнего, или субъективного и объективного, когда жизнь определяется как результат и сгусток общественно-исторических соотношений.

- Я это прекрасно понимаю. Но не ушли ли мы тем самым очень далеко от понятия кредо? Ведь я же спрашивала вас о том, что такое кредо.

- Вы меня спрашивали не просто о кредо, но о жизненном кредо. Поэтому я и должен был углубиться в вопрос о том, что такое жизнь. Поскольку, однако, под жизнью понимается обычно неизвестно что, то я и постарался дать точное определение того, что такое жизнь. И вот вы видите, что если не употреблять этого слова в пошлом и обывательском смысле, то, оказывается, для этого нужно сначала определить и что такое идея, материя, вещь, и что такое личность, общество, история. И вот только теперь я могу решиться сказать о самом кредо.

- Прекрасно. Я вас слушаю.

Кредо, социально-исторический императив и жертвенный подвиг личной свободы

- Кредо есть убежденность в том, что такое идеал и какими средствами его можно достигнуть. И поскольку вы сами заговорили именно о жизненном кредо, то теперь сам собой и возникает вопрос: что же такое идеал для жизни личности? Я думаю, что всякий идеал вообще есть нечто окончательное, безоговорочное и повелительное. С другой стороны, однако, поскольку речь зашла о жизни личности в истории, постольку здесь сразу же возникает противоположность социально-исторического требования и личной, вполне свободной полноты. Поскольку социально-историческая жизнь есть наше исходное обобщение, она всегда есть тот или иной императив. Но исторический императив, взятый сам по себе, еще не есть идеал. Идеал для личности есть то, чего она свободно достигает и что соответствует интимнейшим ее стремлениям к самоутверждению. Тут обыватель опять моргает глазами и опять не знает, чего мы от него требуем. То социально-исторический императив, а то вдруг личная свобода. И даже более того. Жизненно-личный идеал - это как раз и есть тождество исторического императива и свободного становления личности. Жизненное кредо как раз и есть синтез социально-исторического императива и свободно-жизненного становления личности.

- Позвольте. Не получается ли у вас слишком быстрое и слишком легкое решение вопроса, когда вы просто отождествляете необходимость социально-исторического императива и свободу жизненно-личного самоутверждения?

- Но я еще не кончил. Я как раз и хотел добавить, что раз имеется синтез необходимости и свободы, то, поскольку речь идет не о диалектике абстрактных категорий, но о жизненном процессе, то ясно, что в процессе становления жизни могут возникать не только синтезы необходимости и свободы, но и их конфликты. И раз конфликт возник, а идеал неуступчив, то приходится многим жертвовать для достижения идеала. Поэтому достижение жизненного идеала практически часто оказывается целым подвигом и жертвенным деянием для осуществления социально-исторического императива. Другими словами, если подвести итог нашему разговору, то будет необходимо сказать, что жизненное кредо - это есть убеждение в необходимости подвига и жертвы для жизненно-личного достижения очередного социально-исторического императива. Повторяю, однако, еще раз: если вы хотите избежать пошлостей обывательского слабоумия и не употреблять ничего не значащих общих фраз, то для понимания выдвинутого мною сейчас тезиса надо сначала условиться о том, что такое для нас вещь с ее идеей и материей, что такое личность с ее субъектом и объектом, что такое для нас общество, история и исторический императив, наконец, и жертвенный подвиг лично-жизненного самоутверждения.

- Все это мне представляется, по крайней мере, в настоящий момент достаточно ясным. Но у меня остается одна неясность. Что жизненное кредо невозможно без привлечения социально-исторического императива и невозможно без героического осуществления этого императива, здесь пока я спорить не буду. Но меня беспокоит то, что ведь социально-исторических императивов было и есть очень много. Они не только разнообразные, но они часто еще и враждебные друг в отношении друга. О каком же социально-историческом императиве вы говорите, если этих императивов очень много и все они являются продуктом напряженнейшей исторической борьбы? Какой же тогда императив мы должны осуществлять?

- Этот ваш вопрос, конечно, возникает сам собой; и вполне естественно, что вы его задаете. На это я скажу так. Всякий социально-исторический императив, конечно, относителен, а не абсолютен. Но дело в том, что говорить об относительности чего-нибудь можно только в том случае, если предполагается и нечто абсолютное. Но Ленин учит о том, что абсолютная истина обязательно должна существовать, хотя мы ее и никогда не достигнем, и существовать как предел, к которому более или менее приближается все относительное. Если нет абсолютного, то нет и ничего относительного; и неизвестно будет, куда же нам стремиться, будет сплошная анархия. Но то, что такое абсолютная истина для нашего теперешнего разговора, это едва ли требует разъяснения. Абсолютный предел и для нас, и для всех социально-исторических императивов - это всеобщее и свободное человеческое благоденствие. Каждый из нас должен поступать так, чтобы это по крайней мере не противоречило всеобщему и свободному человеческому благоденствию, а лучше если бы еще и подтверждало и осуществляло его. Поэтому, когда я говорил о социально-историческом императиве, я, конечно, имел в виду его фактическую ограниченность и относительность, но в то же время и заложенную в нем попытку относительными, ограниченными и временными средствами осуществлять общечеловеческое свободное благоденствие. Подобного рода мыслями и чувствами должно сопровождаться и наше усилие осуществить тот или иной социально-исторический императив и идеал. Мое жизненное кредо и заключается в том, чтобы любыми доступными средствами, пусть относительными и ограниченными, осуществлять идеал общечеловеческого свободного благоденствия. В этом смысле для нас должен иметь значение даже и не только какой-нибудь узко ограниченный социально-исторический императив, но, собственно говоря, все социально-исторические императивы, какие были или есть, постольку, поскольку в каждом из них не может не содержаться попытки относительного приближения к указанному мною абсолютному пределу.

- Но не считаете ли вы, что это звучит слишком теоретично? Ведь если речь идет о жизненном кредо, то, казалось бы, здесь мало только одной теории. Надо же считаться и с конкретным развитием жизненного процесса.

- О, конечно. Свое жизненное кредо мы только для того и должны разрабатывать, чтобы оказалось возможным осмысливать каждое мгновение нашей жизни. Если я пошел на работу и не опоздал, то это уже значит, что я сделал маленький шаг к достижению общечеловеческого благоденствия. Если я пришел на работу и точно выполнил полученное задание, но исполнил его раньше срока; если я, как член обследовательской комиссии, заметил коррупцию в обследованной мной организации или в учреждении, и эту коррупцию не скрыл, но сделал из нее все необходимые для общего блага выводы, - во всех подобного рода, пусть хотя бы и малых, иной раз даже малозаметных моих поступках, я везде служу общечеловеческому благоденствию и здесь везде я исполняю мое жизненное кредо. Поэтому не думайте, что жизненное кредо - это только теория. Для меня это самая искренняя, самая интимная, самая сердечная и жгучая потребность.

Сложнейшая теория и простейшая практика

- Не можете ли вы развить эту важную мысль?

- Ну, еще бы! Вы знаете, как много нужно учиться и упражняться, чтобы хорошо играть на инструменте, и как существуют целые вузы, изучающие технику, структуру и технические приемы для композиции и исполнительства. Но если бы музыка состояла только из этой техники и структуры, то воспринимать музыку и наслаждаться ею могли бы только профессора музыки. И когда я слушаю симфонию, я забываю о всей музыкальной технике, структуре и решительно обо всех композиционно-исполнительских приемах. Хорошая симфония для меня - это самая чистая красота и неувядающая тайна этой красоты. Я думаю, что и в области жизненного кредо можно и нужно много думать и размышлять, много читать и спорить, затрачивая огромные рассудочные усилия. На то это и теория. Но жизненное кредо - это не только теория, но и практика. А на практике наше жизненное кредо должно выступать в простейшей и яснейшей форме, а главное, решительно без всех рассудочных схем. Кто осуществляет свое жизненное кредо, тот всегда прост и понятен, всегда учтив, предупредителен и услужлив, всегда светел и ясен, всегда прост до последней наивности, всегда надежен и дальновиден и потому всегда мудр. Я люблю глубины; и я люблю извивы и игривость; но еще больше я люблю игривые и извивные глубины. Они всегда просты, но в то же время изысканны. И - никаких схем, никакой рассудочной планировки, никакой мудреной сложности. Поэтому практика жизненного кредо может быть только простой, хотя и извивной, всегда ясной, но без всяких схем, всегда общественно и лично надежной и критической, всегда улыбчивой, но всегда служащей в основном общечеловеческому благоденствию.

- Я вам очень благодарна за ясность мысли. Но сейчас у меня возникает вопрос, и на этот раз уже последний. Именно, меня интересует не только жизненное кредо вообще, но именно ваше, лично ваше жизненное кредо.

Пример применения жизненного кредо в историко-философской области

- Я охотно отвечу на ваш вопрос. Но тут придется нам, однако, договориться. Поскольку вы заговорили обо мне, то есть об отдельном человеке, то и я, и всякий другой человек представляет очень сложную комбинацию самых разнообразных жизненных устремлений. И поскольку нельзя сказать сразу обо всем, то давайте поговорим о чем-нибудь одном, но вполне определенном. Я вот, например, являюсь научным работником и по воспитанию, и по образованию, и по специальности, и по своим основным внутренним устремлениям, и по своему положению в обществе. Поэтому разрешите мне сказать о своем жизненном кредо именно в моей научной работе. Но и научная работа тоже у одного и того же человека бывает самая разнообразная. Я, например, из всей философии всегда интересовался больше всего двумя дисциплинами, это - античной философией и философией языка. В целях сохранения времени нашего разговора, я думаю, что будет целесообразным поговорить здесь тоже о чем-нибудь одном. Я хочу поговорить с вами об истории античной философии. Именно, поскольку я занимаюсь античной культурой в плоскости филологической и философской, то, если вам угодно, вот вам мое жизненное кредо в области классической филологии и философии.

- Я вас слушаю.

- Итак, в античной культуре, согласно моему жизненному кредо, я должен находить, во-первых, социально-исторический императив и, во-вторых, его свободное достижение отдельными слоями античной культуры на протяжении всей античности, не говоря уже об отдельных античных личностях, деятельность которых отражает требования истории. Здесь я должен сказать, что я резко отличаюсь от тех, которые понимают античный социально-исторический императив только в виде общеизвестной фразы и не устанавливают никакой логической системы между разными слоями античной культуры, возникающими на почве определенного социально-исторического императива. Этот социально-исторический императив в античности есть сначала общинно-родовая формация, а потом рабовладение. Об этом античном рабовладении мы пишем множество работ, и некоторые его стороны и периоды изучены до последних подробностей. Тем не менее, совершенно невозможно добиться ответа на вопрос, каково же отношение атомиста Демокрита к рабовладению, в чем связь платоновского учения об идеях с рабовладением и что такое, например, Аристотель, стоики, эпикурейцы, скептики и неоплатоники с точки зрения рабовладельческой эволюции. Одни школьник во время экзамена на вопрос, кто такая Екатерина II, ответил: "Это - продукт". Я думаю, что и те, кто связывает Аристотеля с рабовладением, в сущности только и способны сказать, что Аристотель - это продукт. А еще другой школьник на вопрос о том, кто такие у Пушкина Ольга и Ленский, ответил: "Ленский любил Ольгу, но ничего особенного не было". Вращаясь в педагогических кругах, я не раз слышал рассказы о такого рода ответах школьников. На вопрос о содержании пушкинского "Дубровского" один школьник ответил: "Дубровский общался с Машей через дупло". Мне кажется, что большинство наших теперешних ответов о социально-исторической основе рабовладения построено именно так: "Аристотель общался с рабовладением через дупло". Чтобы не оказаться во власти подобного рода анекдотов, я осмелюсь указать вам на то, что в противоположность этому я уже много раз пытался давать логически четкий анализ зависимости античных философов и поэтов от рабовладения. Связь Гомера с переходной эпохой от общинно-родовой формации к рабовладельческой рассматривается мною и в отдельной книге "Гомер" (М., 1960, с. 19-22) и в I томе моей "Истории античной эстетики" (М., 1963, с. 237-238). Социально-исторической характеристике досократовской философии я посвящаю в I тому с. 255-264; Платону в III томе того же труда посвящены с. 183-197, 219-234 и т.д., Аристотелю - в IV томе с. 581-584, 638-653, 733-745, неоплатоникам - в тому VI с. 147-176. Кроме того, этой же социально-исторической методологии мною посвящены такие работы, как "Двенадцать тезисов об античной культуре" ("Студенческий меридиан", 1983, № 9, с. 13-14; № 10, с. 14-16), а также специальное интервью в журнале "Вопросы философии" (1984, № 1, с. 144-149).

- Нельзя ли вас попросить хотя бы кратко сказать о тех выводах, к которым вы пришли в результате применения вашего кредо в области античной философии?

- Пожалуйста, я начинаю.

- Везде пишется и говорится, что античная культура, уходя своими корнями в общинно-родовую формацию, развивалась в пределах рабовладельческой формации. Это говорится правильно. Но скажите, пожалуйста, какая связь Гераклита или Демокрита с рабовладением и почему на основе той же самой рабовладельческой формации развиваются такие различные и даже взаимно противоречащие системы, как эпикуреизм, стоицизм или скептицизм? Что касается меня, то я, по-видимому, впервые стал рассматривать раба именно так, как он тогда рассматривался, то есть как вещь и вовсе не как полноценную личность, и рабовладельца - не просто как человеческую личность, а как такую, которая ограничена эксплуатацией рабского населения. Поскольку же философия всегда стремится к предельным обобщениям, то вот в античном сознании и возникал, в качестве последнего обобщения, вещественный космос, то есть чувственно-материальный космос с Землей посредине и звездным небом как с вещественной границей этого космоса. Никто, кроме меня, не связывает античный чувственно-материальный космологизм с рабовладением, и никто, кроме меня, не объясняет античного космологического безличия именно тем безличием, которое лежит в основе рабовладельческого способа производства. У нас часто говорят, что античные философы - это стихийные материалисты. Но почему? Никому и в голову не приходит вспомнить, что сама экономическая основа античного мира, а именно рабовладение, возможна только на основе понимания раба как вещи и рабовладельца как организатора подобного рода вещей. У нас говорят о борьбе идеализма и материализма в античности. Но никто не принимает во внимание того, что оба эти направления базировались в античности на вещественно-телесном понимании мира и человека и потому оба обладали созерцательным характером, чуждым всяких вопросов о принципиальном переделывании действительности.

- А боги и вся знаменитая античная мифология?

- Но вы же хорошо знаете, и об этом часто говорится, что античные боги являются результатом обожествления сил природы и природного человека. Но из этого я делаю вывод, что боги созданы в античности не для опровержения чувственно-материального, то есть видимого и слышимого космоса, но для его обоснования. Античные боги, управляющие телами или другими областями чувственно-материальной действительности, играли в античности такую же роль, какую у нас теперь играют законы природы. Они не опровергают чувственно-материальную действительность, но, наоборот, оправдывают и оформляют ее. Заметьте, что в античности не боги создают мир, а, наоборот, Земля порождает из себя всех богов и людей. Кроме того, боги, которые ссорятся и дерутся между собою на своем Олимпе, и на Земле нисколько не страшны для античного вещественного космологизма. В основе античного мировоззрения все равно оставался непреложным чувственно-материальный, видимый и слышимый, звездный космос с его вечно правильным движением, которое для всех античных философов было образцом и идеалом во всех проблемах мира и человека.

- Но не думаете ли вы, что подобного рода рассуждение может слишком снижать все достижения античной культуры и философии?

- Да, такого рода анализ античной культуры, конечно, вскрывает ее внеличный характер в сравнении с последующими культурами, основанными, наоборот, на слишком большом выдвижении вперед именно принципа личности. Однако навязывать античной культуре чисто личностные или общественно-личностные идеалы - это значит модернизировать античность или, говоря точнее, ее христианизировать. На Западе часто превозносили античную культуру до таких размеров, что начинали находить в ней проблематику абсолютного духа. Но никакого абсолютного духа античность не знала, и в ней не было даже подобного рода терминологии. Абсолютен там был не дух, но чувственно-материальный космос, в котором и находили все признаки абсолютного духа. Но это - не абсолютный дух. Это - абсолютизированная вещь, как того и требовала рабовладельческая формация. И эта вещь тоже вызывала восторги, иной раз даже создавала у человека какое-то мистическое к себе отношение. Но все-таки в своей основе это была именно внеличностная вещь, чувственно воспринимаемая материя и чувственно оформленная природа. Для самих античных людей небесный свод как раз и был пределом философских чаяний; и он воодушевлял тогдашних мыслителей нисколько не меньше последующих, уже более личностных абсолютов. Да кроме того, разве вы считаете рабовладение такой идеальной формацией, что и все ее мировоззрение тоже нужно считать совершеннейшим, как это часто и считалось в буржуазно-капиталистической Европе? С моей точки зрения, в истории до сих пор еще не было такой общественно-исторической формации, которую можно было бы считать окончательным совершенством. Античность страдала рабовладельческим вещевизмом, поскольку вещь еще не есть вся человеческая личность, а только один из ее моментов. Ну, а субъективизм большинства буржуазно-капиталистических концепций - разве не есть тоже уродство и тоже односторонность, поскольку человек вовсе не есть только человеческий субъект, но реально он возможен только как член общества и только как представитель определенной исторической эпохи? Поэтому я вовсе не хочу снижать значение античной культуры, поскольку все классовые культуры тоже всегда односторонни и тоже уродливы.

- Итак, если я вас правильно понимаю, у вас получается сниженная картина античной культуры именно в результате понимания этой культуры как основанной на вещественной интуиции. Но тогда получается, что античная культура лишена идеального совершенства ввиду лежащего в ее основе материализма. Как же тогда быть? Ведь мы тоже материалисты.

- Мы - материалисты вовсе не в античном смысле этого слова. В основе античной культуры лежит интуиция вещи, не способной действовать оп своей личной и разумной инициативе. В основе же нашего материализма лежит не интуиция вещи просто или тела просто и не интуиция безлично и безынициативно действующего человека. Мы исходим из интуиции сознательно и творчески действующего, трудового общественного человека. Конечно, в наших интуициях обязательно есть нечто телесное, вещественное и вообще материальное. Но все же это для нас только подчиненный момент в нашей основной интуиции, исходящей из понимания значимости творческого труда, который не созерцает действительность, а переделывает ее. С такой точки зрения античный материализм является для нас чем-то чересчур созерцательным и чем-то чересчур мертвенным. А так оно и должно быть, поскольку основными факторами античной культуры были рабы и рабовладельцы.

- К сожалению, поскольку время для нашего разговора приходит к концу, я не могу вам задать тех десятков вопросов, которые возникают у меня при слушании ваших рассуждений о жизненном кредо. Но я думаю, мы согласимся на том, что ваша теория заслуживает и большей детализации и ее подробного критического рассмотрения, поскольку вы, как мне хорошо известно, отнюдь не считаете свою теорию единственно возможной и окончательной. Я думаю, что ваша теория есть только призыв критически относиться к обывательской терминологии и создавать также и другие теории жизненного кредо, необходимые для переживаемого нами настоящего момента.

- Я с вами согласен. Ваши последние слова являются очень важным для меня заключением всего нашего разговора о жизненном кредо. Вы хорошо поняли специфику моего жизненного кредо как научного работника в области античной культуры. Но мы с вами хорошо понимаем, что все сказанное нами является только одним из бесчисленного множества разных проявлений жизненного кредо, которое по своему содержанию может быть весьма разнообразным в зависимости от жизни человека. Врач, инженер или техник, юрист, педагог и вообще воспитатель, журналист, писатель и, в частности, поэт, работники в области политической дипломатической, экономической или в области государственного аппарата, промышленности или торговли, колхозники, военнослужащие, всякий такой человек должен же сам для себя выработать свое жизненное кредо, которое, вероятно, по своему содержанию будет мало похоже на социально-исторический характер античной культуры и философии. Но я хотел в первую очередь обрисовать жизненное кредо в максимально обобщенной форме и, в частности, показать, что никакое жизненное кредо невозможно без привлечения таких областей, как идея, материя и вещь, как вещь в становлении и жизнь, как жизнь личности, общество и история, как исторический императив и личная свобода, как переделывание действительности и требует иной раз необходимости даже героического и жертвенного подвига для его осуществления, если его считать идеалом. Все эти принципы, конечно, можно разрабатывать по-разному в зависимости от цели исследования, но без них нельзя обойтись, если мы всерьез хотим решить вопрос о жизненном кредо.

Примечание

Публикуется впервые в полном объеме по рукописи из архива А.Ф. Лосева. Статья написана А.Ф. Лосевым (1893-1988) в 1985 г., она построена в форме беседы с журналисткой, это была Е.А. Жиркова. Существенно сокращенный вариант данной работы под названием "Жизненное кредо" впервые публиковался в книге: Лосев А.Ф. Дерзание духа. М., 1988 (второе стереотипное изд. - 1989), с. 274-287, составитель сборника Ю.А. Ростовцев. В первой публикации был полностью изъят раздел "Идея, материя и вещь" и значительно сокращен заключительный раздел, заметной редакторской правке подверглись также отдельные выражения (характерные для живой разговорной манеры автора) по всему прочему тексту. В настоящем издании текст печатается в полном соответствии с оригиналом.

Публикация А.А. Тахо-Годи,
подготовка рукописи к публикации В.П. Троицкого.

21.03.2010

Интересное по этой теме: